«Карьера Ругонов» Э. Золя сокращенно
Предисловие
Я хочу показать, как одна семья, небольшая группа людей, ведет себя в обществе, как она, развиваясь, дает жизнь десяти, двадцати индивидам, что, на первый взгляд, совсем не похожи друг на друга, но , как показывает анализ, очень тесно связаны между собой. Наследственность, так же, как и сила тяжести, имеет свои законы.
Решая двойное вопрос — о темпераментах и среду, — я постараюсь найти и проследить ту нить, математически ведущую от одного человека к другому. И когда в моих руках будут все нити, когда я соберу целую социальную группу, я покажу ее в динамике как действующее лицо определенной исторической эпохи, воспроизвести всю сложность обстановки, в которой она проявляет свои усилия; одновременно я проанализирую свободу каждого из ее членов и общий напор всех вместе.
Характерные черты Ругон-Маккаров, той группы, той семьи, которую я берусь изучать, — это безудержное желание, неугомонность нашей эпохи, стремящегося жизненных утех. С физиологической точки зрения — это медленное чередование нервного расстройства и заболеваний крови, проявляющихся из рода в род как следствие первого органического повреждения; именно они определяют, в зависимости от окружения, чувства, желания, страсти каждого из индивидов, все природные и инстинктивные проявления человека, производные которых условно называются добродетелями и пороками. Исторически люди выходят из народа, они распыляются по всей современной общественности, достигают высоких должностей, благодаря тому глубоко новейшем импульсу, который получают низшие классы, пробивающиеся сквозь социальную толщу. Таким образом, своими личными драмами они рассказывают о Второй империи, начиная от ловушки государственного переворота и кончая седанською предательством.
Перевод:
Роман начинается с описания одного из главных героев и членов многочисленной семьи — Сильвера, который на старом заброшенном кладбище ждет свою любимую девушку Мьетту.
Цитата:
Юноша сел на плиту с видом человека, решившего долго ждать. Казалось, он не чувствовал даже холода. С полчаса сидел и не шевелился, задумчиво глядя в темноту глаза. Угол, который он избрал себе, был сначала в тени, но вскоре месяц, поднимаясь вверх, пришел к нему; председатель юноши оказалась в волнах яркого света.
Юноша этот был мужественный на вид; тонкий рот и нежная кожа свидетельствовали о его молодость. Ему, наверное, было лет семнадцать. Он был красив какой-то своеобразной, характерной красотой.
Худощавое, продолговатое лицо его казалось высеченным рукой мощного скульптора. Высокий лоб, нависшие дуги бровей, орлиный нос, широкий подбородок, впалые щеки с выпученными скулами придавали его лицу выражение особой энергичности и силы. С годами это лица, видимо, станет очень костлявым и тощим, как у странствующего рыцаря. Но сейчас, когда юноша мужал, когда на его щеках и на подбородке пробивался пушок, суровость лица сглаживала какая очаровательная нежность, детская невикинченисть отдельных черт. Теплые черные глаза с нежным, еще юношеским выражением тоже предоставляли мягкости его энергичному виду. Не каждая женщина полюбила бы этого юношу: ему было далеко до красавица. Но все его черты так горели жизнью, так манили к себе симпатией, красотой подъема и силы, что здешние девушки, эти смуглые дети Юга, вероятно, заглядывались на него, когда он жаркими июльскими вечерами проходил мимо их окна.
Перевод:
Параллельно с линией Сильвера идет рассказ о основательницу рода — Аделаиду Фук, происходившей из зажиточных мещан, но не была столь прагматичной, как ее окружения, чтобы выбрать спутника жизни среди себе подобных. Распущенность, тяга к чувственным наслаждениям была в крови Аделаиды, поэтому она и потянулась к Маккара, воспалительного разбойника и контрабандиста, который не считал целесообразным заключать брак, поэтому его дети Антуан и Урсула были незаконнорожденными, а сам Маккар погиб во время очередной контрабандистские операции, опираясь полиции. После смерти Маккара Аделаида охладела ко всему миру, к детям и хозяйству. Если бы не мужик Ругон, который приспособился к необычной поведения Аделаиды, все пошло бы прахом. От их брака родился сын Пьер.
Цитата:
Пьер, законный сын Аделаиды, то инстинктивно, а может, даже сознательно, понимая уже, что чужие люди относятся к нему хуже, чем к другим детям его матери, еще сызмальства возненавидел брата и сестру. Во время ссор он, как хозяин, бил Антуана, хотя и был много слабее его. Что касается Урсулы, этой маленькой, хрупкой, бледной девочки, то ей доставалось как от одного, так и от второго брата. До пятнадцати или шестнадцати лет все трое били друг друга по-свойски, не задумываясь над своей взаимной непонятной ненавистью и не осознавая, которыми чужими они были между собой. И только уже в юности, когда сложились их характеры, они столкнулись как сознательные лица.
В шестнадцать лет Антуан уже был юношей, в котором воплотились, словно слиты воедино, все недостатки как Маккара, так и Аделаиды. Однако от Маккара их было больше: Антуан унаследовал его любовь к бродяжничеству, его склонность к пьянству, его звериную вспыльчивость. Но под влиянием нервной натуры Аделаиды эти недостатки, проявлявшиеся в его отцу с какой сангвинический откровенностью, у сына превратились в лицемерную и боязливо скрытность. От матери, этой сладострастной женщины, которая не гнушалась никаким, даже самую гнусную кроватью, только в нем можно было поваляться, когда вздумается, и уютно поспать, он унаследовал полное отсутствие достоинства, силы воли, эгоистичность. О Антуана говорили: «О! Это разбойник У него нет даже Маккаровои смелости; если он и убьет когда-нибудь, то убьет исподтишка, булавкой». Физически Антуан унаследовал от матери только крупные губы; все остальные черты были от отца, но несколько смягчены, не такие выразительные и более подвижны.
В Урсуле, напротив, преобладали физические и моральные материнские черты. Правда, и здесь была смесь обоих начал, но смесь некая внутренняя: бедная девочка была второй в своей матери, она родилась тогда, когда Аделаида любила еще со всей страстью, а Маккар уже значительно спокойнее, казалось, что Урсуле передались, вместе с полом, выразительные черты темперамента ее матери. Однако здесь не было полного слияния двух натур, скорее это была какая их смежности, наслоения, некое тесное сближение. Неуравновешенный Урсуле были присущи тем замкнутостью, грустное настроение, время вспыльчивость парии. Но чаще она нервно хохотала или нежно мечтала, как сумасшедшая женщина, глаза ее с растерянным, как у Аделаиды, взглядом были прозрачные, кристальной чистоты, как у котят, которые умирают от сухотки.
По сравнению с этими двумя внебрачными детьми Пьер казался чужим, вполне отличным от них. Это замечал каждый, кто даже и не знал подробностей его происхождения. Никогда еще ребенок не был таким полным проявлением чего уравновешенного среднего между двумя людьми, ее породившие. В нем возродились черты мужика Ругон и нервной девушки Аделаиды. Однако грубые родительские черты у мальчика были бы отшлифованы чертами матери. Эта скрытая взаимодействие темпераментов, что со временем вызывает, в конечном счете, улучшения или упадок породы, казалось, у Пьера принесла первые плоды. Он был крестьянином, но крестьянином с кожей, немного нежнее, чем у его отца, а не таким грубым лицом, с широким и эластичным умом. Свойства отца и матери усовершенствовали в нем друг друга. Если, с одной стороны, Аделаидина натура, утонченная постоянным нервным подъемом, сопротивлялась полнокровный угловатости, присущей Ругон, и смягчала ее, то, с другой стороны, здоровье и сила отца воспрепятствовали тому, чтобы к ребенку перешли странности молодой матери. У Пьера не было ни запальчивости, ни болезненной мечтательности «маккаровських волчат». Плохо воспитан, распущен, как и все дети, живущие никем не сдерживаемые, на полной своей поле, он имел, однако, фото практического разума, оберегал его от бессмысленных поступков. Его недостатки — лень, жажда наслаждений — не были так буйные и выразительные, как у Антуана. Он стремился как-то скрыть их, чтобы потом удовлетворять открыто, с достоинством.
Перевод:
Пьер как один законный сын расчистил себе дорогу к полному наследования состояния матери, брошенная жила на окраине города в маленьком домике, который достался ей от Маккара. Уже вместе с законной супругой Фелисите, брак с которой умножил состояние Пьера, они родили новую генерацию Ругонов — трех сыновей: Эжена, Аристида и Паскаля.
В каждом из сыновей Ругонов отразились наследственные черты их родителей, имеющих свои особенности.
Автор останавливается на изображении двух сыновей Ругонов — Эжена и Аристида,
Цитата:
Фелисите казалось невероятным, чтобы среди ее трех сыновей не нашлось бы хотя одного с выдающимися способностями, который мог бы обогатить всех. Она уверяла, что у нее такое предчувствие. Поэтому своих мальчиков она воспитывала с большой тщательностью, ласкала их с суровостью матери и заботой ростовщика. Она с любовью откармливала их, растила как капитал, который впоследствии принесет большие проценты.
— Да брось же! — Кричал Пьер. — Все дети неблагодарны. Ты портишь, а нас разоряет.
И когда Фелисите заговорила о том, чтобы послать детей в колледж, он рассердился. Латынь — излишняя роскошь, говорил он, хватит с них и обучения в соседнем пансионе. Но молодая женщина добилась-таки своего. У нее были высокие стремления, и она заранее гордилась тем, еще ее дети будут образованными. Желая, чтобы они стали когда-то людьми, она понимала, что нельзя их оставлять такими невеждами, как ее муж. Она мечтала о том, что все трое будут иметь в Париже высокие посты, хотя и не знала наверное, какие именно. Когда Ругон, наконец, учел ее просьбу и все трое ребят поступили в колледж, Фелисите сходила по безграничной радости, ею овладело чувство удовлетворенного честолюбия. Она слушала, как зачарованная, как ребята разговаривают между собой об учителях и о своих занятиях. А когда однажды старший сын заставил младшего просклонять при ней латинское слово rosa, т.е. роза, ей казалось, что она слышит волшебную музыку. Надо отдать ей должное: эта радость была отнюдь не корыстная. Даже Пьер возгордился, как это бывает с малограмотным людьми, которые видят, что их дети становятся образованными за них. Товарищеские отношения, которые естественно возникли между малыми Ругон и сыновьями уважаемых лиц города, совсем вскружили головы супругам. Мальчики обращались на «ты» к сыну мэра, сына супрефехта, даже сынам двух или трех аристократов из квартала Сен-Марк, которые почтили колледж Плассана тем, что отдали туда своих детей. Фелисите считала, что за такую честь не жалко платить какие угодно деньги. Обучение троих сыновей легло тяжелым бременем на бюджет фирмы Ругонов.
Пока дети не стали бакалаврами, родители, которые платили за их обучение в колледже большими жертвами, жили надеждой на их успех. И когда молодые Ругон получили дипломы, Фелисите решила завершить дело: она убедила мужа послать всех трех до Парижа. Двое стали изучать там право, а третий слушал курс в медицинском институте. Потом, когда они уже стали взрослыми и. до конца исчерпали ресурсы фирмы Ругонов, вынуждены были вернуться и осесть в провинции. Для их несчастных родителей наступила пора разочарования. Казалось, что провинция завладела своей добычей: трое молодых Ругонов стали заметно опускаться и тупишаты Фелисите почувствовала всю несправедливость своей судьбы, она поняла, что сыновья принесли ей банкротство. Они разорили ее, не вернув процентов по ассигнованных на них капитал. Этот последний удар ее злой судьбы был для нее тем более жестоким, что поражал не только ее женское честолюбие, но и материнскую гордость. К этому всему еще и Ругон с утра до вечера твердил ей: «А что я тебе говорил?»; Это доводило ее до полного отчаяния.
Однажды, когда она упрекала старшему сыну, напоминая, сколько денег потрачено на его обучение, он ответил с глубокой болью:
— Я верну вам их, как только буду иметь возможность. Но если у вас не было средств, то почему же вы не сделали из нас простых рабочих? Мы сейчас деклассированные, положение наше значительно хуже, чем у вас.
Фелисите хорошо поняла всю справедливость этих слов и с тех пор перестала упрекать детям, перенеся свой гнев на злую судьбу, которая продолжала преследовать ее. Фелисите снова стала жаловаться на неудачу, подкосила ее именно тогда, когда цель была уже близко. И когда Ругон говорил ей: «Твои сыновья — бездельники, они разорят нас дотла», она с горечью отвечала: «Дай Бог, чтобы было что разорять … Ведь и они прозябают, бедные дети, только потому, что не имеют никакого су».
В начале 1848 года, накануне февральской революции, все три сына Ругонов оказались в Плассана в очень шатком положении. Они представляли собой интересные типы, совсем не похожие между собой, хотя и выросли из одного и того же корня. По сути, интеллектуально они превысили своих родителей.
К тому времени старшему, Эжену, было уже около сорока лет. Это был мужчина среднего роста, немного лысый, он начинал толстеть, его продолговатое, грубоватое, как у отца, лицо становилось обрюзгшим, приобретало желтоватый, воскового оттенка. В форме его большой головы можно было найти еще черты крестьянина, но все лицо переливались блестки, освещалось изнутри, когда вспыхивал его взгляд, поднимались отяжелевшие веки. Неуклюжесть отца превратилась в нем в степенность. Этот толстяк имел всегда заспанный вид. Глядя на его неторопливые, медленные движения, можно было подумать, что это великан, который расправляет свое тело, готовясь к бою. По Одной из причуд природы, для которых наука уже начинает устанавливать закономерности, Эжен, при полной физической схожести с Пьером, унаследовал умственные способности от матери. Он представлял собой, чрезвычайно интересное сочетание определенных нравственных и интеллектуальных качеств матери с грубой внешностью отца. Эжени были присущи высокие честолюбивые устремления, стремление к власти, презрение к мелким расчетов и мелких успехов. Он был бы живым доказательством того, что плассанци, наверное, не ошибались, подозревая наличие в жилах Фелисите нескольких капель благородных кровей. Ненасытная жажда удовольствий, которая была характерной чертой этой семьи, получила в Эжени наибольшего развития. Он тоже стремился удовлетворения своих страстей, стремился наслаждений, но наслаждений духовных, он страстно мечтал о власти. Такой человек не мог добиться успеха в провинции. Пятнадцать лет Эжен маялся в Плассана, но его мысли все время неслись в Париж, и он ждал только удобного случая. Вернувшись в Плассан, он сейчас же стал работать адвокатом, чтобы не есть даром родительского хлеба. Иногда выступал он в суде как защитник, получая жалкую вознаграждение, но никогда не поднимался над уровнем честной посредственности, Плассанци считали, что речь его тяжелая, а движения неуклюжие. Редко случалось, чтобы он выиграл дело своего клиента, потому что в речах всегда отклонялся от вопроса и, как говорили местные остряки, заговорювався. Однажды, защищая дело о возмещении расходов и убытков, он забылся и погрузился в такие сложные политические соображения, председателю суда пришлось прервать его. Эжен сразу же сел на свое место, странно улыбаясь. И хотя его клиента суд заставил уплатить значительную сумму, казалось, что Эжен ничуть не пожалел за свое извращение. Видимо, он рассматривал свои речи как обычные упражнения, как подготовку к будущей деятельности. Именно этого и не могла понять Фелисите, именно это и доказывало ее до отчаяния, она хотела, чтобы слова сына было законом для плассанського суда. Наконец, у нее сложилась очень незавидная мнение о старшем сыне. Она была глубоко убеждена в том, что этот заспанный толстяк никогда не сможет прославить семью. А Пьер, наоборот, все свои надежды возлагал на Эжена; не потому, что он был прозорливее за свою жену, нет, он рассуждал более поверхностно и радовал свое самолюбие, веря в одаренность сына, который был его живым портретом. За месяц до февральских дней Эжен словно проснулся. Некое предчувствие подсказывало ему, что приближаются решающие события, и с тех пор плассанський мостовую пик ему пятки. Словно сам не свой, бродил он по бульварам. Потом что-то вдруг надумал и направился в Париж. В его кармане тогда не было и пятисот франков.
Аристид, самый молодой из Ругонових сыновей, был диаметральной противоположностью Эжена. Лицом он был похож на мать, от нее же унаследовал и обжорство, но все же в нем преобладали отцу инстинкты, которые оказались в скрытный нравы и склонности к кляуз. Природа часто стремится симметрии. Аристид был маленький, выражение его лукавого лица напоминал мину шута, вырезанного на набалдашнике палки. Бесстыдный и нетерпеливый в удовлетворении своих желаний, он всегда везде рыскал, спросил, вынюхивал. Деньги он любил так же, как его старший брат власть. И пока Эжен мечтал о том, чтобы подчинить себе народ, и пьянел от мысли о своей будущей всемогущество, Аристид представлял себя миллиардером, живущий в королевском дворце, хорошо ест и пьет, испытывает наслаждения от удовлетворения своих чувственных и телесных желаний . Больше всего он мечтал о внезапном обогащении.
Перевод:
Новая линия Ругонов — Аристид и его молодая жена Анжела — за лени не оправдала ожиданий родителей, а особенно матери Аристида, Фелисите.
Цитата:
Род Ругонов, этих грубых и алчных крестьян с их низкими стремлениями, созрел очень быстро. В Аристид стремление к материальным благам усилились под воздействием этажного образования, стали более сознательными, а потому и более прожорливыми и опасными. Несмотря на свою тонкую женскую интуицию, Фелисите предпочитала этом сыну, она не понимала, насколько ближе ей был Эжен, и прощали младшему сыну его распущенность и лень, надеясь, что он станет великим человеком, а великий человек имеет право бездельничать до той поры, пока не расцветут его способности. Но Аристид беззастенчиво злоупотреблял снисходительностью матери. В Париже он вел распутную, никчемную жизнь, был одним из тех студентов, которые изучают свои науки по пивным Латинского квартала. Правда, он пробыл в Париже не более двух лет. Отец, напуганный тем, что сын не сдал еще ни одного экзамена, возвратил его в Плассан и заговорил о том, что ему надо жениться. Пьер надеялся, что заботы о семье сделают из сына основательную человека. Аристид не возражал против своего бракосочетания. В то время его честолюбие еще не достигло больших размеров; провинциальный жизнь ему нравилось, — он был на подножном корму: ел, пил, бездельничал. Фелисите так горячо умоляла Пьера принять к себе молодых и удерживать их, что тот согласился на это, но с условием, что сын примет деятельное участие в торговых делах фирмы. С этого времени для Аристида наступила чудесная пора полного безделья: дескать школьник, бежал он из конторы отца, целыми днями он возился в клубе, проводил там большую часть вечеров и ночей, проигрывая в карты эти несколько луидоров, которые тайком давала ему мать. Надо самому пожить в глухой провинции, чтобы представить себе, какое животное, тупое жизни вел на протяжении четырех лет этот человек. В каждом небольшом городке всегда можно встретить субъектов, живущих на средства своих родителей, они иногда делают вид, что работают, а, в действительности же это — бездельники, которые свою лень превращают в культ и склоняются перед ним. Аристид принадлежал к тому типу непоправимым повес, что охотно тратят свою жизнь в провинциальной пустоты. Четыре года он занимался только тем, что играл в Экар. И в то время, как этот бездельник просиживал в клубе, его жена, вялая, спокойная и бесцветная блондиночка, помогала разрушать фирму Ругонов своим пристрастием к крикливых туалетов и своим страшным аппетитом, совершенно неожиданным в такой хрупкой существу. Анжела увлекалась голубыми стрелками и жареным воловьих филе. ее отец, капитан в отставке, которого все величали комендант Сикардо, был большой простак, за дочерью дал десять тысяч приданого. Итак, Пьер, остановившись на Анжеле, думал, что делает чрезвычайно выгодное дело, — так дешево он оценивал Аристида. Однако эти десять тысяч франков впоследствии превратились в тяжелое бремя на его шее, потому что сын уже тогда был хитрым пройдохой. Он отдал отцу все деньги и, таким образом, стал его компаньоном, не оставив себе ни одного су и будто обнаружив свою привязанность к родителям и бескорыстие.
— Нам ничего не надо, — сказал он. — Вы будете удерживать нас, меня и мою жену. Когда сочтемся.
Пьеру было неловко, он согласился, но его чему беспокоила Аристидова нетребовательность. Он рассчитывал на то, что отец, наверное, не скоро сможет вернуть ему десять тысяч наличными, и до тех пор, пока их деловую союз нельзя будет разорвать, он и жена роскошествовать на отцовские деньги.
И вот в течение четырех лет, когда молодая пара жила у отца, Ругон свирепствовал, выливая в бесконечной ругани свой бессильный гнев. Однако Аристид и Анжела никогда не теряли равновесия и спокойно улыбались. Они прочно обосновались в доме, и ничто не могло сдвинуть их с места. Наконец, Пьеру повезло: он смог уже вернуть сыну те десять тысяч франков. Но, когда начали подводить счета, Аристид перешел к таким мелочных придирок, что Пьер, махнув рукой, разрешил молодым выбраться, не вычислив ни единого су за питание и квартиру. Супруги поселились на небольшой площади Сен-Луи в старом квартале, вблизи родителей. Десяти тысяч франков хватило ненадолго. Надо было подумать о работе. Однако Аристид, пока в доме были деньги, ничего не изменил в своем образе жизни. Когда же очередь дошла до последнего стофранковой билета, он стал очень нервничать. Видели, как он бродил по городу с растерянным видом; отказавшись от своей ежедневной чашки кофе в клубе, с завистью наблюдал, как играли другие, но сам уже не касался карт. Бедность сделала его еще хуже, чем он был до сих пор. И все же он долго держался и упорно не брался ни за какую работу. В 1840 году у него родился сын, Максим. Когда парень подрос, бабушка Фелисите отдала его в колледж и тайком платила деньги за его содержание. В семье Аристида на одного едока уменьшилось, но бедная Анжела была всегда голодна; мужчине пришлось, наконец, искать себе работу. Ему удалось достать должность в супрефектура; там он прослужил около десяти лет, но не достиг высшего оклада, как тысяча восемьсот франков в год. Он был вне себя от ярости, жил только ненасытной, но бесполезной жаждой наслаждений, жаждой, которую он унаследовал от своей матери. То, что он занимал такую незавидную должность, доводило его до отчаяния; нищие полторы сотни франков, которые он получал ежемесячно, казались ему иронией судьбы.
В начале 1848 года, когда Эжен отправился в Париж, он хотел и себе двинуться за ним. Но брат был холостым, и Аристид не мог вести к так далеко жену, не имея достаточной суммы денег. И он остался, предчувствуя приближение катастрофы, и все выжидал, готовый броситься на первую попавшуюся добычу.
Перевод:
Так же подробно Золя ведет рассказ о Паскаля, среднего сына Ругонов, но выводит его образ как исключение, что опровергает законы наследственности: ни жаждой обогащения — «фирменной» чертой Ругонов, ни ленью не наделяет писатель своего героя.
Цитата:
Средний сын Ругонов, Паскаль, казалось, не принадлежал к этой семье. Это был один из тех феноменов, которые часто встречаются в природе и которые будто опровергают законы наследственности. В семье вдруг рождается существо, в котором природа воплощает все свои творческие элементы. Ни физически, ни морально Паскаль не был похож на Ругонов. Он бус рослый, с приятным и строгим, лицом, его скромность, откровенность, любовь к науке были полной противоположностью жадным почет стремлением его семьи, ее корыстолюбию, не останавливалось ни перед чем. Получив в Париже основательную медицинское образование, он по собственному желанию вернулся в Плассана, несмотря на многочисленные предложения профессоров. Он любил спокойную жизнь в провинции, считал, что здесь для ученого значительно лучшие условия, чем в шумном Париже. Но и в Плассана он вовсе не пытался получить более-менее стабильную клиентуру. Очень выдержанный, со скромными потребностями, он чувствовал презрение к богатству и довольствовался несколькими больными, случайно попадали в него. Единственной роскошью, которую он себе позволил, был маленький светлый дом в новом городе, в котором замыкался, с любовью изучая естественные науки. Особенно восхищала его физиология. Когда в городе узнали, что он часто покупает трупы в гробовщика из больницы, деликатные дамы и некоторые пугливы буржуа стали ужасаться его. Правда, они еще не дошли до обвинения Паскаля в колдовстве, но количество пациентов у него значительно уменьшилась. Его считали чудаком, и представители высшего класса, чтобы не скомпрометировать себя, не доверили бы ему лечить малейшую дряпинку на своем мизинце. Жена мэра однажды сказала: «Лучше умереть, чем лечиться у этого господина. От него несет трупом».
Перевод:
Эмиль Золя характеризует состояние средней прослойки общества, представляющее род Ругонов: резкое нарушение положения в стране в результате экономического кризиса отразилось и на их возможностях.
Цитата:
В это время Ругон переживали странную душевный кризис, вызванный неосуществленными надеждами, недовольным честолюбием. их бывшие добрые чувства, которых, кстати, было немного, теперь совсем исчезли. Считая себя жертвами злой судьбы, они, однако, не успокоились и с еще большей решимостью и ожесточенностью стремились удовлетворить свои желания, пока придет смерть. В глубине души не отреклись ни одной своей надежды, несмотря на преклонный уже возраст. Фелисите даже говорила, что у нее есть некое предчувствие, будто умрет она богатой. Но с каждым днем нищета угнетали их все больше. И когда они возобновляли в памяти все свои тщетные усилия, когда они вспоминали тридцатилетнюю безостановочную борьбу и то, что дети не оправдали их надежд, когда они увидели, что все мечты привели только к этой желтой гостиной, в которой надо было опускать шторы, чтобы скрыть ее убожество, ими овладевала бессильная ярость. И тогда, чтобы как-то утешить себя, они строили различные планы, как им разбогатеть, придумывали всевозможные комбинации. Фелисите, например, мечтала выиграть в лотерее сто тысяч франков, а Пьер — придумать какую-то необыкновенную спекуляцию. Так и жили они одной мыслью: внезапно, за несколько часов стать богачами, наслаждаться всеми радостями жизни, пусть недолго, пусть даже один только год. Всем своим существом они стремились к этому, рвались грубо, непрерывно.
Итак, революция 1848 года застала всех Ругонов настороженными. Разъяренные своими неудачами, они способны были даже за горло схватить фортуну, если бы только встретили где-то в темном месте. Это была бы стая бандитов, притаилась в засаде и готова ежеминутно кинуться на добычу. Эжен караулил в Париже, Аристид мечтал ограбить плассанцив, а родители, упрямые из всех, намеревались действовать отдельно и, кроме этого, несколько ухватить дичи своих сыновей. Только Паскаль, скромный, влюбленный в науку, жил одиноко, в маленьком светлом здании нового города, равнодушный ко всему, кроме своих занятий.
Перевод:
Золя тщательно анализирует политические силы Плассана, что стали движущими во время революции 1848 года.
III
В Плассана, этому замкнутому в себе городе, где в 1848 году так четко определился разделение на общественные классы, политические события находили слабый отклик. Даже и сейчас здесь мало слышен голос народа; своим благоразумием его заглушает буржуазия, аристократия — немым отчаянием, тонкими интригами — церковь. Пусть рушатся троны, возникают республики — город от этого мало волнуется. Когда в Париже дерутся, в Плассана спят.
Политическая история Плассана, как и других малых городов Прованса, имеет интересную особенность. К 1830 году жители оставались искренними католиками и упорными роялистами, да и народ клялся только Богом и своими законными королями. Затем произошли странные изменения: угасла вера, рабочие и буржуа, отрекшись легитимизма, медленно присоединились к великому «демократического движения нашего времени, когда разразилась революция 1848 года, одни дворяне и духовенство стали на сторону Генриха V. Долго считали они пришествия Орлеанов как бессмысленную попытку , что рано или поздно приведет к возвращению Бурбонов, хотя их надежды пошатнулись, но, возмущены предательством бывших соратников, они пытались вернуть их к себе и не прекращали борьбы. Квартал Сен-Марк, при поддержке всех своих приходов, взялся за работу. В первые дни после февральских событий буржуазию и особенно простой народ охватил большой энтузиазм. Республиканские новички спешили использовать свой революционный пыл, но в рантье нового города он вспыхнул и быстро погас, словно куча соломы. Мелких собственников, бывших торговцев, всех тех, кто спокойно жил или увеличил свое состояние во времена монархии, быстро охватила паника, за Республики жизни было очень неспокойным, и они дрожали за свои мошонки, за свое безмятежное эгоистическое существование, поэтому в 1849 году, когда началась клерикальная реакция, почти все плассанськи буржуа перешли в партию консерваторов. Их приняли с распростертыми объятиями … Никогда еще новое город не сближалось так тесно с кварталом Сен-Марк: некоторые дворяне стали даже здороваться за руку с адвокатами и бывшими торговцами маслом Эта неожиданная фамильярность вызывала восхищение нового квартала, который сейчас же объявил непримиримую войну республиканском правительству Сколько ловкости и терпения пришлось проявить духовенству, чтобы добиться такого сближения! По сути, плассанське дворянство находилось в глубокой прострации, в своеобразной агонии: оно сохранило свою веру, но, погрузившись в глубокий сон, признавало предпочитает ничего не делать, сдавшись на Божью волю; охотнее оно протестовало самым только молчанием, чувствуя, видимо, что его боги умерли и что ему не остается ничего другого, как присоединиться к ним, даже в эпоху переворота, когда катастрофа 1848 могла еще на мгновение дать надежду на возвращение Бурбонов , дворяне оставались инертными и безразличными, на словах они способны были ринуться в бой, а на деле очень неохотно бросали уют своего камина. Духовенство неутомимо боролся против этого духа равнодушия и покорности. Оно боролось со всем пылом своей страсти. Когда священник впадает в отчаяние, дерется еще ожесточеннее. Вся политика церкви заключается в том, чтобы неуклонно идти вперед, ни на шаг не збочуючы от выбранного пути, и, если надо, даже отложить осуществление своих планов на несколько веков, чтобы не терять ни одного часа и все время , не останавливаясь двигаться вперед, и назад в Плассана реакцию возглавило духовенство. Дворянство играло роль подставного лица, не более; духовенство скрывалось за ним, руководило, побудило и даже пыталось вдохнуть в него некое подобие жизни … Когда, наконец, духовенству удалось добиться от дворян , чтобы они, преодолев свое пренебрежение к буржуазии, объединились с ней, оно почувствовало уверенность в победе. Грунт оказался прекрасно подготовленным, старый город роялистов, город мирных буржуа и трусливых коммерсантов, рано или поздно, но неизбежно должно было присоединиться к «партии порядка «. Разумная тактика духовенства ускорила это присоединение. Завоевав владельцев с нового города, духовенство сумело привлечь к себе и мелких торговцев из старого квартала. С этого времени реакция стала полновластным хозяином города, в ней были представлены все политические направления. Мир еще не видел такой мешанины раздраженных либералов, легитимистов, орлеанистов, бонапартистов и клерикалов, но в конце концов это не имело никакого значения в то время Важным было только то, чтобы добить Республику, а Республика уже переживала агонию.
Перевод:
Фелисите втайне от мужа перечитывает письма сына Эжена. Эжен из Парижа в письмах к отцу давал советы, какой политической стороны придерживаться.
Цитата:
Эжен преподавал факты в хронологическом порядке и на основании каждого из них высказывал свои надежды, давал советы. Эжен был убежден, он писал своему отцу о Луи Бонапарта как о необходимой, самой судьбой посланного мужа, только который и может распутать ситуацию. В Бонапарта Эжен поверил еще до того, как тот вернулся во Францию, тогда бонапартизм казался пустой химерой. Фелисите поняла, что сын ее еще с 1848 года был довольно деятельным тайным агентом. Хоть он и не писал, как его положение в Париже, но и так было понятно: он работает в интересах Империи за указаниями определенных лиц, о которых он высказывался с определенной фамильярностью. Каждый из его писем свидетельствовал об успехе бонапартистской дела и твердил, что надо ждать близкого развязки. Почти все письма заканчивались изложением того, какой линии поведения надо соблюдать Ругон в Плассана. Прочитав письма, Фелисите поняла некоторые слова и поступки своего мужа, смысла которых она раньше не могла понять. Пьер повиновался сыновней свободы, слепо выполнял его приказы.
Когда старуха закончила читать письма, она до конца поняла убежденность сына. Перед ней предстал весь его замысел. Он надеялся сделать свою политическую карьеру при беспорядки и расплатиться с родителями за полученную науку, бросив им, как собакам, кусок отцепочного от добычи, когда ее делить. За небольшую услугу отца, за то, что он был полезным для общего дела, Эжен легко добьется, чтобы Пьера Ругон назначили сборщиком налогов. Но разве можно отказать человеку, который выполнял самые секретные поручения? Письма Эжена предостерегали отца, помогали ему избежать многих ошибок. За эту услугу Фелисите была ему очень благодарна.
Перевод:
А в то же время Аристид поставил на республиканцев и считал, что поднимется по карьерной лестнице вместе с этой политической силой. Мать, Фелисите, волновалась по этому поводу за Аристида.
Цитата:
Но что ее больше всего беспокоило, так это судьба дорогого Аристида. Сколы она уверовала в старшего сына, ее еще больше пугали душераздирающие статьи «Независимого». Она стремилась привлечь несчастного республиканца в наполеоновских идей, но не знала, как это сделать разумнее. Помня, как Эжен настойчиво приказывал им не доверять Аристида, она посоветовалась с маркизом де-Карнаваном и услышала, что он тоже придерживался того же взгляда.
— Деточка, — говорил он, — в политике надо быть эгоистом. Если вы убедите своего сына и «Независимый» начнет защищать бонапартизм, то вы нанесете большой ущерб делу. «Независимый» уже обречен, даже самое его имя раздражает плассанських буржуа. Пусть ваш любимый Аристид выбирается из грязи собственными силами; это пойдет ему на пользу. Мне кажется, что он не из тех, кто долго играет роль жертвы.
Перевод:
Мать советовала и сыну Паскалю быть более дружелюбным к богатым жителям города, чтобы они стали пациентами сына, но посетители салона Фелисите интересовали Паскаля только как натуралиста.
Цитата:
В тот период он увлекался сравнительной зоологией и переносил на людей наблюдения проявлений наследственности у животных. Он радовался тем, что в желтом салоне чувствовал себя, будто в зверинце. Паскаль установил сходство между каждым из этих чудаков и какой из животных, которых он хорошо знал. Маркиз своей чахлость и маленькой умной головой напоминал ему большого зеленого кузнечика. Вюйе производил на него впечатление скользкой лягушки. Немного снисходительнее относился Паскаль к Рудь, этого толстого барана, и к коменданту, старого, беззубого дога. Но наибольшее удивление всегда вызывал у него грани, и он потратил целый вечер, изучая его профиль. Слушая, как Гран бормочет какие-то смутные угрозы в адрес республиканцев-кровопийц, Паскаль все время ждал, что тот вот-вот замычим, как теленок, а когда Гран вставал, врачу казалось, что он сейчас четвереньках вылезет из салона.
— Почему ты все молчишь? — Шепотом спросила его мать. — Позаботься, чтобы эти господа стали твоими пациентами.
— Да я не ветеринар, — ответил Паскаль, когда ему, наконец, лопнуло терпение.
Однажды вечером Фелисите посадила его в угол и попыталась навести на ум. Она очень обрадовалась, что он стал чаще приходить к ней, и надеялась, что ей удастся затащить его в их компанию. Но ей и в голову не приходило, которое странное удовольствие испытывал он, смеясь из присутствующих богачей. Она лелеяла надежду сделать его модным врачом в Плассана. Для этого достаточно было, чтобы такие люди, как грани и Рудь, признали его способности. Прежде всего она хотела навязать ему политические взгляды семьи, она поняла, что он только выиграет, если станет сторонником того режима, который должен прийти вслед за Республикой.
— Мой друг, — говорила она ему, — теперь, когда ты поумнел, надо и о будущем подумать. Тебя обвиняют в том, что ты республиканец, ибо ты бесплатно лечишь всех старцев города. Скажи мне честно: какие твои настоящие убеждения?
Паскаль с наившим удивлением посмотрел на мать.
— Мои настоящие убеждения? — Улыбаясь, ответил он. — Я и сам толком не знаю … Меня обвиняют, что я республиканец, говорите вы? Ну и что же! Это меня нисколько не оскорбляет. Без сомнения, я республиканец, если под этим словом понимают человека, всем желает счастья.
— Но ты этим ничего не добьешься, — живо перебила его Фелисите. — Тебя оберут. Посмотри-ка на своих братьев, как они пытаются проложить себе путь в жизни.
А между тем события все разворачивались. 1851 был для пассанських политиков годом тревог, волнений и растерянности, с этого хорошо воспользовались Ругон для своего тайного замысла. Из Парижа поступали самые противоречивые слухи; то побеждали республиканцы, то партия консерваторов крушила Республику. Отголоски споров, раздирали Законодательное собрание, доносился до глубины провинции: сегодня — в преувеличенном виде, завтра — в занижены, но всегда искажен настолько, что даже глубже политики не могли ни в чем сориентироваться. Однако у всех было только одно предчувствие: развязка приближается.
Перевод:
После долгой службы в армии возвращается Антуан, старший брат Пьера по материнской линии. Антуан, который презрительно относился к беднякам и с солдатской жизни вынес только культ лени, пьянства и постоянных взысканий, не нашел ни у матери Аделаиде, ни в сестре Урсуле и ее мужу, сообщников, которые бы захотели судиться с Пьером за наследство. Тогда Антуан прибег к другой тактике, чтобы хоть какие деньги выманить у Пьера.
Цитата:
Целый месяц он носился по городу, рассказывая о своем несчастье каждому, кто только хотел слушать. Если ему иногда удавалось выманить у матери каких-то двадцать су, он бежал к любому трактира пропить их; там он кричал, что его брат мерзавец и что он скоро будет знать, кто такой Антуан. Побратимстве, что роднит всех пьяниц, обеспечивало ему в трактире всеобщее сочувствие; вся городская сволочь была за него. Она хором поносила этого мерзавца Ругон, отобравший последний кусок хлеба у отважного солдата. Эти собрания обычно заканчивались общим осуждением всех богачей. Антуан все еще ходил в своем кепи, форменных штанах и старой желтой бархатной куртке, хотя мать и предлагала ему купить приличную одежду. Он выставлял напоказ свое лохмотья, хвастался им в воскресенье на проспекте Совер, где было полно людей.
Перевод:
В Антуана родились дети: Лиза, Жервеза и Жан. Финна, иметь детей и его жена, работала, потом и дети стали подрабатывать, чтобы содержать отца-лентяя.
После смерти Урсулы ее сын Франсуа начинает работать на дядю Пьера, влюбляется в свою двоюродную сестру Марту и их женят.
Франсуа, идя работать к дяде, забрал с собой маленького брата, который остался сиротой после смерти обоих родителей. Сильвер был ненужным в доме Пьера, поэтому когда Аделаида, бабка Сильвера и иметь Ругон-Маккаров, забрала внука к себе, сын обрадовался.
Цитата:
Строгая, немая, Аделаида часами наблюдала, как мальчик игрался, восторженно слушала страшный шум, которым он наполнял старушку хижину. Эта гроб ожила с тех пор, как Сильвер стал по ней бегать. Верхом на венике прыгал по комнате, натыкался на дверь и, забившись, поднимал крик и плач. Аделаида снова возвращалась к жизни. Она ухаживала за ним с какой очаровательной неуклюжестью. В дни своей молодости она отдавалась только любви, забывая, что она мать, а теперь Аделаида была счастлива, как молодая мать, когда у нее родится ребенок: она с радостью купала, одевала, ухаживала и ласкала это хрупкое создание. Это был последний вспышка любви, последняя, но уже смягчена страсть, которую ей послало небо, сердце ее пылало от ненасытной потребности любви. Трогательной была агония этого сердца, которое всю жизнь жила горячайшими душею и теперь умирало в нежности к ребенку.
Аделаида была уже неспособна к бурному проявлению своих чувств, как добрые толстые бабушки, но втайне она горячо и стыдливо, словно молодая девушка, не знает, как проявить свою милость, любила сироту Иногда она брала мальчика на колени и долго всматривалась в него своими потухшими глазами. И когда он, напуганный ее бледным и немым лицом, начинал громко плакать, она, словно смущенная тем, что делала, опускала его быстро вниз, даже не поцеловав. Может, она находила в нем какую-то далекую сходство с браконьера Маккара.
Сильвер рос сам и все время видел только Аделаиду. Бормоча по-детски, он называл ее «тетя Деда», и это имя; конечном счете, так и осталось по старому. В Провансе слово «тетя» употребляется как ласковое. Мальчик чувствовал к бабушке странную нежность, смешанную с почтительным страхом. Когда Сильвер был еще совсем маленьким и с ней случались нервные припадки, он бежал, плача, испуганный ее конвульсиями и искривленным лицом; после припадка он робко возвращался, готов снова бежать, словно бедная старая способна была ударить его. Впоследствии, когда ему было двенадцать лет, он мужественно оставался около нее, следя, чтобы она не упала с кровати и не ударилась. Целыми часами он держал ее, крепко обняв, чтобы утолить судороги.
Эти спрятаны от чужих глаз драмы повторялись ежемесячно. Неподвижная, словно труп, старая и мальчик, в темноте склонился над ней, молча ожидая, пока вернется в нее жизнь, представляли собой странную картину глубокого отчаяния, от которого разрывалось сердце. Когда тетя Деда приходила в себя, она с трудом вставала, поправляла на себе одежду и начинала убирать комнату, ни о чем не спрашивая у Сильвера. Сама она ничего не помнила, а ребенок по какой инстинктивной осторожности избегала разговоров, чтобы не напоминать ей о том, что только что было. Эти нервные припадки, повторялись неоднократно, и привязали крепко внука к бабушке. Поскольку она любила его, ничем не выказывая своих чувств, он тоже относился к ней со скрытой и застенчивой любовью. Собственно говоря, он был благодарен ей за то, что она приняла его к себе и воспитала, кроме того, он еще считал бабушку какой необыкновенной существом, которое мучается от неизвестных болезней и которую надо жалеть и уважать. В Аделаиде осталось совсем мало человеческого, она была настолько бледна, высохла и неподвижна, что Сильвер не осмеливался броситься к ней, повиснуть ей на шее. Они жили в печальном молчании, под которым где-то глубоко в их душах пряталась безграничная нежность.
Эта мрачная и безрадостная атмосфера, которой с детства дышал Сильвер, способствовала формированию в нем сильного характера. Душа его была полна высоких порывов. Уже с молодых лет он был серьезным, вдумчивым парнем, который упорно стремился образования. Он научился немного арифметики и грамматики в монастырской школе, которую в двенадцать лет ему пришлось покинуть и стать учеником в ремесленника. Ему не хватало начального элементарного образования, но он прочитал много книг, случайно попадали ему в руки и, таким образом, у него сложился весьма своеобразный запас знаний. Он имел представление о самых разнообразных вещах, представление неполных; Слабо усвоены, которые он никогда не мог систематизировать в своей голове.
Сильвер стал учеником столяра.
Юноше были неприятны грубые выходки товарищей. Он предпочитал читать, ломать голову над какой простой геометрической задачей. Переложив на своего внука некоторые хозяйственные заботы, тетя Деда уж из дома не выходила и избегала своих родственников. Иногда юноша задумывался, как это она, живя так близко от своих детей, не видит их, а они пытаются вовсе не вспоминать о матери, будто она уже умерла. И Сильвер стал еще больше ее любить, любить за себя и за них. А когда ему порой приходила смутная мысль о том, что тетя Деда искупает какие грехи, то парень считал, что он и родился на то, чтобы все ей простить.
Такая пылкая и сосредоточена председатель естественно должна была увлечься республиканскими идеями. Ночью в своей каморке Сильвер читал и перечитывал том Руссо, который он нашел у соседа-старьевщика среди старых замков; книга не давала ему спать до самого утра. Его пленила мечта обездоленных, мечта о всеобщем счастье всех людей; слова: «свобода, равенство, братство» звучали в его ушах, словно торжественный звон.
Но вот Сильвер встретил Мьетту, он сначала видел в ней друга, а потом — радость и цель своей жизни. Вечером, в каморке, которая была ему спальней, повесив лампу в изголовье над перочинным кроватью, он брал с полки, висевшей над ним, первый попавшийся том и начинал с благоговением читать. На каждой странице покрытой пылью книги он находил Мьетту. Если речь шла о какой молодую девушку или упоминалось вообще красивое ее добродетельную создания, он непременно ставил на ее место свою любимую; себя он также ввел в действие. Если Сильвер читал роман, то в конце он добывал Мьетту или умирал вместе с ней. Когда же это был некий политический памфлет или трактат по политической экономии, — а такие книги ему нравились больше, чем романы, потому что, как и все полуобразованные люди, он стремился к серьезному чтению, — ему удавалось привлечь Мьетту и до сих ужасно скучных теорий, которых часто сам не понимал, он считал, что таким образом он испытывает свое сердце, развивает способность любить Мьетту, когда они поженятся. В своих фантастических грезах Сильвер всегда отводил место Мьетти. Эта чистая нежность защитила его от влияния некоторых неприличных повестей XVIII века о любви, случайно попавших в его руки.
Перевод:
Сильвер вместе с любимым Мьеттою вливается в отряд восставших рабочих,
Антуан Маккар, которого считают своим среди пролетариев, договаривается с Пьером Ругон о заманивания в ловушку республиканцев, среди которых и его племянник Сильвер. Измена стоила 800 франков, должен был оплатить Пьер,
Цитата:
Плассан снова увидел, как тихим улицам, залитым лунным светом, в тени, над домами, пробирались вооруженные люди. Когда отряд собрался перед ратушей, Маккар, пристально присматриваясь, нет ли где засады, смело приблизился к воротам. Он постучал и,, когда швейцар, который уже обо всем знал, спросил, чего им надо, Антуан набросился на него с такими яростными угрозами, что тот сделал вид, что страшно испугался, поспешил открыть ворота. Обе их половины стали медленно раздвигаться, раскрывая зловещую зияющую пасть. Тогда Маккар громко воскликнул:
— Вперед, друзья!
Это был сигнал. Маккар быстро, отскочил в сторону. И в тот миг, когда республиканцы бросились вперед, навстречу им из темноты двора с грохотом вырвался целый сноп пламени и град пуль. Ворота извергали смерть. Национальные гвардейцы, раздраженные ожиданием, спеша избавиться того страшного кошмара, который окутал их в этом мрачном дворе, наспех дали залп. Выстрелы вспыхнули так ярко, что Маккар хорошо разбирательств. Ругон, который у кого целился. Антуаном показалось, что дуло ружья смотрит прямо на него, он вдруг вспомнил, как недавно покраснела Фелисите, и бросился бежать бормоча:
— Довольно дурака валять! Этот мошенник еще убьет меня! Он должен мне восемьсот франков!
Аполитичний врач Паскаль был среди восставших.
вечеру Сильвер встретился лицом к лицу со своим кузеном, врачом Паскалем, Ученый шел с отрядом, беседуя с рабочими, с уважением относились к нему. Он сначала пытался отвлечь их от борьбы, но потом, видимо, убежден их словам, сказал, улыбаясь, как сочувствующая, посторонний человек:
— Может, вы правы, друзья. Что ж, боритесь, а я здесь для того, чтобы чинить вам руки и ноги.
Утром он спокойно принялся собирать на пути камешки и растения. Он страшно жалел, что не взял с собой геологический молоток и ботаническую коробку. Его карманы были доверху наполненные камешками, а из сумки с инструментами, которую он держал под мышкой, свисали пучки длинных трав.
— Стой! Это ты, мой мальчик! — Воскликнул он, увидев Сильвера. — А мне казалось, что я тут сам по целому нашей семьи.
Последние слова он произнес с какой иронией, искренне насмехаясь над козней отца и дяди Антуана. Сильвер очень обрадовался этой встрече с двоюродным братом; врач, единственный из всех Ругонов, жал ему руку во время встреч и проявлял искреннюю привязанность к нему. Увидев, что Паскаль весь покрыт пылью после похода, юноша решил, что врач действительно присоединился к республиканцам, он искренне обрадовался и с юношеским задором начал говорить о правах народа, о его святое дело и бесспорную победу. Паскаль, улыбаясь, слушал его и с интересом следил за жестами и страстной игрой его лица, он словно изучал Сильвера, анатомировал его энтузиазм, стараясь узнать, что скрывается за этим благородным пылом.
— Какой же ты заядлый! Какой упорный! Да ты же настоящий внук своей бабки!
Перевод:
Во время боя убивают Мьетту, Сильвера с другими восставшими берут в плен и ведут старым кладбищем.
Цитата:
Юноша поднял голову. Они уже дошли до конца прохода. Он заметил могильную плиту и вздрогнул. Мьетта была права: эта плита предназначена для нее. «Здесь покоится Мария … скончавшейся …». Она умерла, камень накрыл ее. Тогда, теряя последние силы, он оперся на холодную, словно обледенелую плиту; какой теплый был этот камень, когда они целыми вечерами просиживали на нем! Она приходила с этой стороны, она стерла краешек плиты, прыгая на нее, когда перелезали через стену. В этом следе осталось то от ее существа, от ее гибкого тела. Сильвер даже подумал, что все эти вещи имеют какое роковое значение для него, что этот камень для того и лежит здесь, чтобы он мог умереть на нем, на том месте, где он любил.
Ренгад зарядил пистолеты.
Умереть! Умереть! Эта мысль о смерти захватывала Сильвера. Значит, именно сюда его и вел длинный белый путь,, спускающийся с Сен-Рура к Плассана. Если бы он это знал, то шел бы быстрее. Умереть на этой плите, умереть в глубине узкого прохода, вдыхая воздух, в котором еще слышался вздох Мьетты! Никогда Сильвер не мог и мечтать о такой утешение в своем горе. Небо змилостивилось над ним. И он ждал с какой-то странной улыбкой.
Закрыв глаза, Сильвер слышал мертвецы страстно призывают его. В темноте он видел только Мьетту, которая лежала под деревьями, покрытая флагом; ее мертвые глаза смотрели в небо. Ренгад выстрелил, и всему пришел конец: череп юноши раскололся, словно большой спелый гранат; Сильвер упал лицом на плиту, припав губами к тому месту, на которое обычно прыгала Мьетта, к тому месту, на котором она оставила часть своего существа … .
А между тем в Ругонов вечером, за десертом, среди теплых испарений над столом, заставленным остатками обеда, раздавался громкий смех гостей. Наконец Ругон присоединились ко всем богачам! Их жажда, усиленная тридцатилетним сдерживанием стремлений, скалит острые зубы. Эти прожорливые люди, эти худые хищники, наконец дорвались к радостям жизни, громко приветствовали новорожденного Империю, период дележки богатейшей добычи. Государственный переворот, который вернул счастье Бонапарта, одновременно закладывал фундамент карьеры Ругонов.
Пьер встал, высоко поднял бокал и воскликнул;
— Пью за принца Луи, при императоре!
Гости, свою зависть утопили в шампанском, вскочили с мест и, чокнувшись, приветствовали этот тост громкими возгласами. Это было великолепное зрелище. Плассанськи буржуа — Рудь, грань, Вюйе и другие — плакали, обнималась, наступив ногой на еще теплый труп Республики. Но вот Сикардо спала блестящая мысль. Он снял с головы Фелисите розовый шелковый бантик, который она кокетливо приколола над правым ухом, десертным ножом отрезал кусочек шелка и торжественно воткнул его Ругон в петлю. Пьер скромно отказывался и випручувався с сияющим лицом, мимрячы:
— Нет, нет, прошу вас, еще слишком рано. Надо подождать, пока будет опубликован декрет.
— Черт побери! — Воскликнул Сикардо. — Пожалуйста, не возражайте! Вас награждает старый наполеоновский солдат!
В желтом салоне взорвались аплодисменты. Фелисите замирала от восторга. Молчаливый Гран, опьянев от энтузиазма, влез на стул и, размахивая над головой салфеткой, произносил речь, которую никто не расслышал среди общего шума. Желтый салон сходил с ума, торжествовал.
Но клочок розового шелка, торчащий в Пьеровий петельке, был не единственным ярким пятном на триумфе Ругонов. В соседней комнате под кроватью еще валялся забытый ботинок с окровавленным каблуком. Свеча, горевшая над телом господина Пейрота на другой стороне улицы, кровоточила в ночной тьме, словно открытая рана. А вдали, в глубине площади Сен-Митра, на могильной плите застывала лужа крови …
Перевод под ред. Л. С. Волковыск и Г. Н. Волковысском
